Любовница депутата [сборник] - Сергей Бакшеев

Время от времени кто-нибудь, бухнув дверью, врывался в нашу комнату с очередным доказательством. Я стучал по батарее, и собравшийся люд в пух и прах развенчивал едва вылупившегося гения. Народ был беспощаден. Каждый твердо верил, что только он способен на великое, и сил для изобличения чужого невежества не жалел.

Помнится, мое доказательство гипотезы четырех красок держалось дольше всех: с пол восьмого вечера до без пятнадцати четырех утра. Мужики уже осоловели от напряжения, изничтожили всё курево с первого этажа по пятый, но я стойко отражал их нападки на свое детище. Народ мрачнел, но не расходился. Наиболее слабые и дальновидные уже нашептывали мне: «Серега, когда тебя заберут в академики, ты мне местечко профессора там подыщи», а практичный Боня, поглядывая на часы, повторял: «Это дело надо отметить». И тут я сам заметил ошибку! Шквал всеобщего облегчения качнул общежитие. Проснулась дежурная на первом этаже, и устало пошлепала по ступенькам к нашей комнате. Растаявшая, было, мечта водворилась в свои заоблачные выси.

Абитурой себя мы уже не считали, но и слово «студент» представлялось нам чем-то чужим и холодным. Оно напоминало незнакомую бурлящую речку, и мы осторожно пробовали пальцами ног воду, однако бухнуться с головой не спешили.

А по вечерам мы устремлялись на танцы.

Надо уточнить, что дело происходило в военном городе рядом с космодромом Байконур. В таких местах пенсионеров не бывает, средний возраст соответствует трем маленьким звездочкам на погонах, и любой полковник смотрится стариком.

Танцплощадка угнездилась среди тополей за Домом Офицеров в самой глубине парка. С трех сторон к ней тянулись прямые аллеи, а с четвертой невысокая земляная дамба отгораживала ее от реки Сырдарья. Еще лет десять назад эта дамба служила по своему прямому назначению и частенько спасала город от полноводных разливов. С тех пор орошаемое земледелие продвинулось далеко вперед, а река, подавленная могуществом человеческого гения, смущенно отошла от дамбы на добрую сотню метров. На этом пространстве понатыркали различных киосков, скамеек, беседок, но проводить освещение не торопились. Как только темнело, отсюда слышалось бряцанье гитар, громкий гогот, тонкий писк и много других непонятных звуков, говоривших о том, что жизнь здесь текла полноводной рекой в отличие от реки настоящей.

Зеленый парк, выращенный кропотливым трудом в пустынной казахстанской степи, горожане любили. Здесь всегда было людно, но настоящим местом паломничества он становился по вечерам, когда начинала клокотать человеческой массой жадная до людей танцплощадка. Еще загодя, за час-другой до начала танцев, сюда тянулись стайки принаряженных девиц. Парни, с сознанием собственного достоинства приходили позже, когда основательно стемнеет. И уже к самому разгару танцев подваливали разбитные компании из-за дамбы.

Самым лучшим нарядом для всех считались американские джинсы. Я как-то тоже изъявил желание их приобрести, но когда услышал трехзначную цифру, то был настолько ошарашен, что решил оставить эту идею своим потомкам.

Наша компания едва вылупившихся студентов выходила из общежития часов в девять. Шли быстро, но всё равно успевали заниматься по пути всякой чепухой. Как-то два дня подряд мы переносили старенький похожий на божью коровку «Запорожец» и ставили его впритык между деревьями. На третий день около него бродил суровый мужчина, провожавший всех прохожих мрачным недружелюбным взглядом.

По мере приближения к танцплощадке, сначала становились слышны глухие, отдающиеся в груди, удары большого барабана, причем казалось, что эти удары исходят из-за наших спин и из-под ног. Затем к ним присоединялось бумканье бас гитары, и только когда мы ныряли в зияющий чернотой провал аллеи, редко подсвеченной высокими, цедящими сквозь листву желтый свет фонарями, вся какофония звуков обрушивалась на наши тренированные барабанные перепонки.

Шура считал своим долгом объяснить всем, с какой частотой колеблются эти самые перепонки и как звуковые сигналы от них воспринимаются нейронами мозга. После его заумных речей у меня, почему-то, начинали чесаться уши. К счастью для моих ушей, на танцплощадку Шура ходил редко. Он всегда рьяно доказывал, что танцы не играют никакой роли в глобальном процессе развития человечества, и под эти возгласы мы обычно силой вытаскивали его из общежития. Так мы прививали друг другу дух коллективизма и товарищества.

А уж кого никогда не надо было звать на танцы, так это Бориса и Боню. Боня был самым старшим из нас. Он успел отслужить в армии и являлся обладателем необыкновенно густой и плотной шевелюры, похожей на львиную гриву. За эту шевелюру его и окрестили Боней по имени льва Бонифация из известного тогда мультфильма. Правда, многим казалось, что его прическа сильно смахивает на прически певцов из группы «Бони М», отсюда, мол, и его прозвище. Злопыхатели даже утверждали, что он специально для этого делает «химию», но мы то знали о его безгрешности в этом вопросе и всячески защищали от гнусных наветов.

Бориса какой-то шальной ветер занес в далекий Казахстан из Москвы. Он одевался в фирменные шмотки, отлично пел и играл на гитаре. Этого было более чем достаточно, чтобы легко кружить головы местным девчонкам. Если применить банальное сравнение, то Борис и Боня чувствовали себя на танцплощадке как две большие хищные рыбины в просторах океана, я напоминал пресноводную рыбешку, случайно оказавшуюся в соленой воде, а Шура — живого карпа в очках на сковородке. Остальные наши приятели в основном были из моего пруда.

Танцплощадка была круглой, и все почему-то стремились сгрудиться поближе к центру. Если бы раскрасить ее как карту с плотностью населения, то рисунок имел бы четко выраженный концентрический характер с плотностью в центре четыре-пять человек на квадратный метр, с уменьшением до подпирающих ограду подружек-дурнушек. За оградой тоже было людно, там «дышали воздухом» сердобольные мамаши, интересующиеся личной жизнью своих чад.

Наша компания всегда стремилась пробиться в самую гущу. Отвоевав пространство, мы как все цивильные люди начинали танцевать, кто во что горазд, зыркали по сторонам на девиц, и всем своим видом показывали — мы чуваки хоть куда!

А вокруг всё шло как обычно. Каждый с отрешенным видом дрыгал руками и ногами, незаметно посматривая на окружающих. На сцене неподражаемый Бут, про которого ходили упорные слухи, что он стажировался в самих «Песнярах», выделывал неописуемые кренделя на соло гитаре. В начале каждого медленного танца девушки как сквозь сито просеивались от центра к краям танцплощадки. Правда, в этом сите застревали наиболее тонкие и стройные, а крупные обычно успешно достигали металлической ограды, стояли там, с показным равнодушием взирая на толпу, или чересчур оживленно беседовали. Парни, не решившиеся пригласить девушек, в это время напряженно, как истинные ценители в консерватории, слушали музыку и делились глубокомысленными замечаниями о мастерстве исполнителей.

Я почти всегда оказывался в их числе. Когда же, в конце концов, я отваживался и приглашал девушку, то выпаливал заранее приготовленную фразу: «Неплохо сегодня играют ребята», слышал в ответ: «Клево!», и считал на этом программу общения между полами исчерпанной.

В отличие от меня Боня с Борисом в холостую столбами не торчали. Боня искал партнершу, рассматривая девиц снизу вверх. Он утверждал, что таким способом экономит время, потому что зачастую взгляду становится скучно уже на полпути. Близорукий Борис, стеснявшийся носить очки, напротив, слонялся по всей танцплощадке и бесцеремонно заглядывал девушкам в лица. Найдя симпатичную мордашку, он приглашал девушку, и уже в процессе танца, ощупывая приглянувшийся экземпляр, окончательно решал, продолжить знакомство или нет.

Как-то раз минут за двадцать до окончания танцев ко мне подошел Боня и уверенно улыбаясь, попросил:

— Серж, проводи, девушку. Ей домой пора, а она далеко живет.

Я обалдел. Сказал он это таким тоном, будто я каждый день провожаю девушек и мне это чертовски приятно, особенно, когда они далеко живут. Правда, далеко — в масштабах нашего города означает минут тридцать ходьбы, но все-таки. Девушка стояла рядом. На вид ей было лет девятнадцать, и она мне тогда показалась просто старухой. На ее лице выделялись выпяченный уточкой губы и неуклюжие прямоугольные очки с толстыми стеклами. Ну, думаю, подфартило!

— Ладно, Лен, он тебя проводит. Пока, — кивнул Боня и втиснулся в заколыхавшуюся толпу. Видимо для себя он нашел экземпляр получше.

Девушка вопросительно смотрела на меня. Я собрался с духом и как можно более развязно спросил:

— Ну что, пошли что ли?

Прозвучало это довольно неуверенно. Я еще никогда не провожал девушку после танцев и как при этом себя вести, представлял смутно. Помнил только, что Боня как-то поучал нас: «Надо стараться запудрить ей мозги, они это любят, и обязательно попытаться поцеловать в первый же вечер». Но целовать ее почему-то совсем не хотелось, а пудрить мозги, мне казалось, я не умел.